Гуляю по Европе,товарищ генерал!

     Весеннее солнце щедро разливало свое тепло, весело поблескивало в каплях дождя на молодых листиках и свежей траве, прыгало счастливыми зайчиками по стеклянным и зеркальным поверхностям дымящегося, полуразрушенного города, вспыхивало отдельными огоньками на металлической поверхности трофейного автомата старшего сержанта Константина Ермачкова. Это был худенький светловолосый двадцатидвухлетний паренек, который встречал май 1945 года в одной из красивейших европейских столиц - Вене. И хотя этот царственный имперский город немало пострадал от бомбежек, уличных боев,  наступлений и отступлений  воюющих сторон и бесконечных перестрелок - красота дворцов, величественность соборов, площадей и широких улиц проступала назло войне через кучи щебня, битого кирпича, разоренных парков, сломанных оград. Творения гениальных архитекторов высились и торжествовали над безумием войны, которая как ни пыталась, не могла уничтожить звучащую симфонию нетленной красоты, воплощенной в камне.

    Константин Ермачков из далекого сибирского села никогда не был в столицах и никогда в жизни не видел такого красивого города. Когда он впервые шагал по улицам Вены в рядах советских воинов, уставший, запыленный, утомленный затяжными боями в пригороде, душа его замирала в восхищении от вида уцелевших скульптур, фонтанов, дворцов и построек прошлых веков. Но красоту и величие города омрачали многочисленные трупы гражданского населения в парках на уцелевших лавочках, на ступенях дворцов, просто на улицах и площадях. За сутки до вхождения советских войск в Вену по городу прошла волна самоубийств. Повальную невротизацию населения обеспечили озлобленные, корчившиеся в бессильной агонии проигранной войны гитлеровцы, угрожая жестокой расправой коммунистов. Костя смотрел на тела молодых девушек, детей, стариков и с болью в сердце вспоминал своих младших сестренок и братишку, думал о матери, и слезы катились по худым мальчишеским скулам.

  Их  разместили в двухэтажном особняке, утопающем в зелени; деревья и кустарники во дворе дома почти не пострадали, а вот ограда и калитка были полностью искорежены, снесены и втоптаны в землю танками. Особенным контрастом бросались в глаза аккуратные кусты роз, сиротливо наклонившиеся над тем, что осталось от ограды. Хозяин дома, врач со своим семейством, женой и двумя дочками –подростками, радушно приняли освободителей, устроили их на первом этаже, обеспечили горячей водой для мытья, накормили всем, что было в доме. Впервые за долгое время бойцы  вытирались белыми полотенцами и спали на чистых простынях. Но утром их ждал неожиданный неприятный сюрприз. Когда пошли искать хозяина и  поднялись на второй этаж, в кабинете доктора, в четырех креслах лежали все члены семьи с предсмертной пеной на губах, в руках у хозяина был шприц. Муж и отец семейства всем ввел смертельную дозу морфия, ожидая расправы над семьей пособника фашистов, ведь он, может и не по своей воли,  всю оккупацию лечил немцев. Сколько не видел смерти Костя на фронте, так и не мог привыкнуть к ней, каждый раз переживалось это тяжело, с внутренним протестом, особенно сейчас, в конце войны. А конец этот был так близко, ожидание его так очевидно и так празднично поднимало в душе волну приходящего счастья, что казалось, уже ничто не может помешать этому.

    Следующий день с утра был каким-то особенно спокойным, с тихим ясным небом, с обычным шумом пробуждающегося города. То самое тревожное ожидание долгожданной развязки страшной войны, которое плотно висело в воздухе, не давало покоя измученным войной людям, наконец, исчезло, отодвинулось, уступило место житейским делам и заботам, появилось время для сна и отдыха, для прогулок по этому чужому городу. Везде работали фотографы, бойцы, наконец, могли сделать фото на память о службе и боевых товарищах.

    В помощь пострадавшему от фашистов населению по всему городу разъезжали полевые кухни, чтобы подкормить горячей пищей граждан. Вот к такой полевой кухне был отправлен на помощь Костя еще с двумя солдатами. Австрияки прятались по домам и подвалам, никто не смел подойти к огромному котлу с наваристой солдатской кашей, как не зазывали русские солдаты к угощению. Наконец, откуда-то сбоку вышел, пошатываясь, старик в сером драповом пальто, из рукава которого висело грязное кашне. От его одежды разило кислым запахом погреба, где, видимо, он просидел не одни сутки. Дрожащими руками он протянул  миску с отбитой эмалью, куда повар щедро плеснул вкусного варева. Старик, шагнув в сторону, обжигаясь, жадно начал хлебать из миски. Костя протянул ему большой ломоть хлеба, который он испуганно выхватил из его рук и отбежал в сторону. Второй вышла молодая женщина с маленьким ребенком на руках. Она держала синюю кастрюльку и что-то быстро говорила по-немецки, оглядываясь назад.

-Да, подходи, мамаша, не бойся, налью полную и тебе, и домочадцам твоим! Давно горяченького не ели, - приговаривал повар, нахваливая солдатский кулеш,- ишь, какой наваристый получился и запашистый!

   Запах горячий еды растекался по улице, перебивая весенние запахи свежей зелени после ночного дождя. И Косте в который раз вспомнился Сталинград, после страшной битвы, когда город исчез с лица земли, именно запах полевой кухни вернул его к жизни.

    А сначала, перед двухчасовой артиллерийской подготовкой их, десять человек отправили в разведку, через час вернулся он один, потом пошла следующая десятка и он в их числе, вернулся опять  один. Если бы его попросили рассказать о сталинградской битве, он смог бы вспомнить только одну мысль, которая настойчиво стучала в виске: «Скорей бы убили!». Все приказы он выполнял машинально: стрелял, бежал, кричал и снова стрелял - будто не он сам, а кто-то другой, живущий в нем, был в этом сплошном месиве огня, взрывов, крови и смерти. А потом, когда все внезапно стихло – этот жуткий запах смерти, который не перепутаешь ни с чем, несмотря на колючий ветер и снег. Уже начали работать санитарные бригады на гигантском поле, усыпанном телами врагов и своих, но запах не уходил. Сколько ребят полегло… И только полевая кухня с нехитрой едой и едкими солдатскими прибаутками привела его в чувство и вернула на землю.

   Костя вздохнул и начал раздавать хлеб вновь подошедшим, у кухни выстроилась уже очередь, старики, дети, женщины с молчаливыми, уставшими лицами, тихо благодарили и бесшумно исчезали в разрушенных постройках. Старик в сером пальто уже стоял за добавкой, вылизав до блеска кусочком хлеба свою миску. Костя улыбнулся и протянул ему опять кусок хлеба, тот взял и тоже улыбнулся, что –то говоря на своем родном языке.

-Ешь, отец, ешь хлебушек!-сказал Константин, раздавая хлеб вновь пришедшим.

   Тут он заметил у соседнего дома рядом с поваленной оградой двух пожилых женщин, тщетно пытающихся поднять эту самую ограду. Они были удивительно похожи на его родных деревенских  теток – тетю Нюру и тетю Раю. Тетки жили в одном доме, вели свое нехитрое хозяйство, сажали картошку, держали скотину, иной раз ругались друг с другом, а за праздничным столом после рюмки домашней наливки голосисто пели и перепеть их никто не мог в деревне. Может и у Кости любовь к русской песни от них, на гармони он выучился играть рано, а потом и голос прорезался, красивый бархатный баритон.

   Костя решительно подошел к ограде, женщины испуганно отшатнулись, но когда поняли, что пришла помощь, принесли лопату и что-то бойко начали говорить. Костя, не спеша, с удовольствием, с крестьянской хваткой взялся за работу, работа спорилась, а потом, как-то сам собой затянул песню про коня, который гуляет по росистой траве. Когда ограда была восстановлена, одна из женщин со слезами на глазах протянула ему брошь – серебряный трилистник с большим зеленым камнем в центре - плата за работу. Костя засмеялся и ловко пристегнул ей брошь на воротник пальто.

- Спасибо, мамаша! Но твою награду не возьму, она тебе больше к лицу,- сказал он и любовно пригладил шесть медалей и орден Красной Звезды на своей гимнастерке.

   Орден был особенно дорог ему, получил он его за успешно доставленного «языка»- здоровенного двухметрового почтальона, офицера с увесистой сумкой документов, как оказалось, цены которым не было.Охрану сняли быстро, а потом, пока его товарищ отвлекал внимание фашиста, заставив его остановиться, Костя с дерева прыгнул  на него и повалил на землю. Несколько часов упакованного   «языка» с завязанными глазами гнали они через линию фронта, шальная пуля ранила товарища, но дошли на своих ногах, задание выполнили. На допросе немец попросил показать бойца, который скрутил его. Когда к этому детине вышел худенький паренек – тот растерялся, изумлено рассматривая Костю, только и промямлил свое «зер гут, карош зольдат». Командование представило Константина к звезде Героя, но документы завернули, потому что стало известно, что его отец – враг народа, седьмой год валит лес в Кировской области, поэтому наградили орденом Красной звезды.

   Костя уже прощался с женщинами и выходил за калитку обновленной ограды, когда услышал громкий крик и увидел в конце улица бегущего солдата.

   -Победа! Победа!!!- кричал русский солдат, бежал в одном сапоге, другой почему то держал в руке, портянка с разутой ноги развивалась как белый флаг, которые вывешивают воины, готовые сдаться.

   -Победа, ребята!! Гитлер капут! Подписан акт о капитуляции  Германии! Мы победили, победили! – вдруг солдат замолчал, остановился, сел на обочину дороги и горько заплакал. В это время из соседних домов стали выбегать люди - русские, австрияки, военные и штатские, кричали, обнимались, плакали и снова кричали, словно пытались выразить в своем крике весь ужас, кошмар  бедствий, которые принесла в их жизнь война и которой пришел конец.

-Генка , что кричишь? Правда, что- ли, конец войне??- Костя подбежал к солдату и присел рядом.

- Все, Костян, все! Навоевались, дождались, дожили…А пацаны наши…  сколько их полегло из-за фашистской заразы..,- парень, не стесняясь, всхлипнул, и уткнулся в Костино плечо,- ты вот что, давай на площадь, там все наши…, музыка там, песни, в небо палят, слышишь?

И действительно, с площади слышались несмолкаемые праздничные залпы и крики. Костя рванул на площадь, куда бежали со всех сторон люди. Он летел, задыхаясь от счастья на площадь, где его ждали  товарищи по оружию, где  хорошенькая санитарка Лидочка бросилась ему на шею с криками «победа», обдав его запахом чего-то теплого, свежего весеннего, и он впервые увидел ее синие,  как озера глаза, где шумело и колыхалось громадное море счастливых, взволнованных людей, переживших страшную войну.

     Когда объявили о победе, их подразделение было на площади. Что там началось! Сотни залпов взорвали весенний воздух, солдаты, офицеры палили вверх, этот салют перекрывал рев толпы, которая заполнила площадь. Незнакомые люди, русские, австрияки и других национальностей обнимали, целовали друг друга, плакали и смеялись одновременно. Кто-то уже пел, плясал, кто-то щедро разливал по кружкам спирт, домашнее вино, водку – все, что можно было выпить здесь и сейчас за победу. Через какое-то время  в какофонию общего шума стали врываться звуки музыки, песен, начали вальсировать первые пары.

-Костя, жми за баяном, я во дворе оставил,- крикнул  его боевой товарищ, увидев Костю.

-Погоди, я принесу,-крикнул молодой белобрысый солдат.

  И как был с автоматом наперевес, из которого только что отправлял короткие очереди в теперь уже мирное небо, помчался во двор, где они квартировали. Он бежал по булыжной мостовой, держа автомат так, как ходил с ним в атаку, как привык за долгие месяцы войны.

   Бойцы смотрели ему вслед и понимали, что солдат идет не на задание и точно вернется, и вернется с музыкой.  Все его действия сейчас и их тоже связаны только с одним огромным и важным желанием жить. Жить без боев, без потерь, без бесконечных страданий. Жить и радоваться этой самой жизни каждый день, каждую минуту.

   Костя  возвращался в свое подразделение, когда уже совсем стемнело. Он шел в том состоянии окончательного опьянения, когда уже не чувствуешь положения  тела  в пространстве. Он шел по опустевшей улице, забыв про комендантский час, гармонь потихоньку всхлипывала у него под мышкой, ноги не слушались, заплетались и запинались о  несуществующие преграды.         Вдруг в конце улицы показалась открытая машина, в которой кроме шофера на заднем сидение развалился генерал со своим ординарцем. Машина затормозила рядом с Костей, ординарец даже привстал с места, удивленно присвистнув. Боевой генерал, известный на фронтах своим крутым нравов, сначала нахмурился, но потом, вглядываясь в мальчишеское лицо солдата и на его грудь, увешанную наградами, по-отечески, нежно улыбнулся, отдавая честь на Костино «здравия желаю». Он отдавал честь всем солдатам, которых видел на передовой, которые месили грязь под дождем и снегом во время марш-бросков, которые погибали каждый день в боях за Родину, за Сталина. Он отдавал честь русскому солдату –освободителю, который вынес на своих плечах всю тяжесть и ужас войны и пришел к победе, это его праздник!

Потом генерал наклонился и что-то у Кости тихо что-то спросил.

Константин  лихо козырнул и гаркнул во все горло на всю улицу, на весь город, на всю планету:

-Гуляю по Европе, товарищ генерал!

 Нина Валентиновна Атучина